Сегодня Ольга Слюсарева, олимпийская чемпионка, многократная чемпионка мира по велоспорту, как заклинание, повторяет: я должна сосредоточиться на Олимпийских играх в Пекине. Она загоняет боль внутрь и скупо констатирует: страшное уже случилось. И точно знает, в чем причина сегодняшних тяжелых событий в ее жизни, — они с мужем и тренером пустили спорт в личную жизнь. Или личную жизнь — в спорт.

— Оля, что происходит в вашей жизни? Вот только что закончилось судебное разбирательство…
— Так случилось, что с мужем-тренером Михаилом Ростовцевым мы расстаемся. Главная проблема — маленький человечек, наш сын. Тяжело всем. Когда я ушла… У Михаила было одно оружие — это ребенок, Сережа. До развода, казалось, мы настолько были все родные — и ребенок с трех лет стоял рядом со мной на подиуме, я никогда даже без него не выходила. Где-нибудь на чемпионате мира я всегда слышала, как он кричит. Среди этого шума, гула, ажиотажа, куража, когда все кричат, я слышала только два голоса: Мишин и Сережин: “Мама, финишируй!”. Ни одно интервью без Сережи не проходило, везде был со мной, и все прекрасно понимали, что он для меня все — именно этот человечек давал энергию на гонки, в жизни. Гонки, соревнования и то, что происходит вне спорта, — и есть одно целое жизни. Вне спорта или просто спорт — никак неразделимо. Может, от этого все еще сложней. Но сил больше не было, я ушла от мужа. Я не оставила ребенка, это Михаил его забрал. Он надеялся, что я неудачно выступлю на соревнованиях и, как он говорил, “мозги мои встанут на место”.
— Вы ушли от мужа, разорвав с ним и рабочие отношения?
— Сам Миша не захотел со мной работать. На эмоциях он воспринял все слишком болезненно, я прекрасно понимаю, что самолюбие его задето. Но ведь в жизни всякое бывает — люди разводятся и продолжают работать вместе, сохраняют нормальные отношения. Почему нет? Я говорила, что хочу тренироваться только у него, другого тренера не вижу, и что он мне нужен... Предупредила, что мне не нужно привилегий никаких, я хочу только работать, становлюсь в общий строй. Он же при каждом удобном случае принародно тыкал меня носом, как котенка, повторяя: да кто ты такая, ты мне не нужна в спорте и без тебя будет все прекрасно, если тебя не будет рядом, я только перекрещусь.
— Считаете, он действительно хотел, чтобы вы ушли от него, как от тренера?
— Он хотел, чтобы я поняла, что тренер Миша Ростовцев — это бог и царь и что я должна постоянно идти к нему с поклоном. До поры до времени ради работы я была готова и к этому. Но он так усердствовал, что чаша переполнилась: “Миша, я не согласна, я не могу так работать, потому что осталось полтора года до Олимпиады — и с таким отношением ни тебе, ни мне эта работа не нужна”.
Тогда я стала плохой матерью. Девять лет была хорошей, заботливой, а тут раз — и плохая. Да, я ушла и девять месяцев не живу в семье. Сережа очень изменился: “Мама, если бы ты меня любила, ты бы жила даже с бомжем. Мама, если ты хочешь сделать мне хорошо, оставь нас в покое”, — это сын говорит то, что я много раз слышала от мужа. Лишний раз я не могу приехать или позвонить Сережке, только чтобы не давать ему повода так говорить. Это стресс для ребенка. А для меня… Мне больно видеть, как он все время оглядывается, прямо головкой вертит: есть папа рядом или нет? Я была к этому готова. Потому что папа — властный человек. Мне Сережка сказал: “Папа говорит — ты приедешь один раз, потом другой, потом от тебя не отделаешься, потом ты меня украдешь”. Такая вот установка.
— Вы с Михаилом ведь очень давно вместе?
— Почти двадцать лет. Внутренние разногласия были практически всегда, Миша меня в этом обвиняет, но, наверное, оба виноваты. Мы спорт внесли в личную жизнь. Он был тренером, давал указания, я их выполняла, подчинялась и — тут же приходилось это все делать дома. Мое мнение в расчет не принималось. Я не хочу обвинять, просто так все переплелось... После Олимпийских игр, например, он стал говорить: ты выиграла Игры, слишком вознеслась к небесам, по земле не ходишь, тебе слава покоя не дает!
— Допускаете, что он в чем-то прав?
— Нет, я долго шла к победам. Некоторое время просто вдалбливала себе: мне не суждено быть чемпионкой мира! И даже сейчас я над этим не смеюсь. У меня действительно это было. Говорила: не буду чемпионкой мира, а сама втихаря выстраивала заборчик для победы — кирпичик к кирпичику… Вот так, чисто по-детски. Я даже Сережке часто рассказывала: пусть со стороны тебе что-то говорят, а ты должен в голове что-то свое выстраивать, буквально на клеточном уровне.
А что касается звездной болезни — нет, не для меня это… Я оттренировалась, чемпионат мира проехала, сошла с пьедестала, тут же переоделась — шварк все в сумку, забыла, это было вчера. Это уже история, это уже прошло. Так что если я в чем и изменилась, так только в одном желании — хотела, чтобы меня хоть раз выслушали. Не понимала, почему мы не можем вслух говорить о проблемах.
Приезжают, например, журналисты, Миша меня заранее настраивает: говори это и то, а вот то — ни в коем случае! Я в шоке: разве мы не имеем право изменить что-то для себя же, для молодых в команде? Почему нужно молчать? Почему должны давать повод чиновникам думать: а, эти будут, как мыши серые, сидеть, значит, можно ими манипулировать? Упрекая меня в том, что я зазналась, очень часто Михаил замечал: с кем ты общаешься, это люди не нашего круга! Я говорю: “Миш, а ты нарисуй наш круг. Кто они? Вот эти люди: дворник, домработница или швея — это мой круг, мы из него вышли. Мне с ними хорошо, я с ними и останусь. Они не спортсмены, ну и что?”.
— Не задавали себе жесткий вопрос: вы ушли от Михаила как женщина, и это не может, наверное, простить мужчина, но, может быть, тренер Ростовцев действительно считает вас отработанным материалом? Простите, Оля.
— Я себе много вопросов задавала. И отвечала честно. Да, я ушла как женщина, это обидно для мужчины. К тому же есть и финансовая сторона — большая шикарная квартира, еще какие-то материальные вещи, хотя муж не раз заявлял мне о том, что я в этой жизни ничего не заработала, все заработал он: “Посчитай, сколько я в тебя вложил, — за всю жизнь не расплатишься”. Человеку не хочется терять привычное и удобное, тем более курочку, которая несет золотые яйца. На сегодняшний день — единственную в велоспорте России, приносящую медали. Он не может понять: “От меня, Ростовцева, ушла жена?” Он говорит: “Ты у меня с 18 лет, я тебя воспитывал, ты же раньше смотрела мне в рот, впитывала все как губка…” Я ему говорю: “Миш, ты, наверное, проспал тот момент, когда я выросла, я хочу хоть что-то решать сама — не в работе, но хотя бы в личной жизни, мнение свое высказать, понимать, что меня слышат и ко мне прислушиваются”.
Нас многое связывает — у нас была замечательная команда, я сама же ее вместе с Михаилом собирала, чтобы тренироваться вместе с молодыми, расти вместе. Девчонки просто замечательные. Они есть и сейчас. Но буквально за два месяца все от него ушли, у Миши сейчас никого не осталось. Он и в этом обвиняет меня: “Ты развалила всю команду, они ушли за тобой, вот и тренируй их!”. Нет, я думаю, что просто амбиции не дают ему возможности действовать правильно, хотя он все понимает. И знает, на что я способна как спортсменка. Как перевернуть ситуацию, как достучаться до него, я не знаю. Ведь год остался до Олимпиады, а он мне такие палки в колеса вставляет. Перед чемпионатом мира посыпались иски всякие, звонят адвокаты, начинают дергать, что-то делить…
Зная Мишу, не испытываю иллюзий по поводу дальнейшего. Мне просто хочется, чтобы он побыстрее понял: я же все равно буду тренироваться, буду бороться до конца — и Олимпиада для меня сейчас стала самым важным в жизни.
— Даже если Сережа будет жить отдельно?
— Четвертого июня Сережа сказал в суде: хочу жить с папой. Когда ты представляешь себе подобное в ночном кошмаре — это одно. Когда это случается — окунаешься в реальность, это как по больному тебя режут… А через два дня мы приехали на велотрек в Крылатское, сын бежит ко мне, целует: “Мама, я тебя люблю, скучаю без тебя!”. И я вижу, как ему лишний раз хочется прижаться — он как бы и не дается и в то же время хочет, чтобы я его обняла. Знаете, в Библии описано, как ребенка тащили две матери в разные стороны: кто перетащит — та родная мать. И потом одна женщина руку и отпустила, потому что не хотела боль ребенку причинить, потому что и была матерью. Я не хочу делать ребенку больно. Сколько я просила, чтобы Сережу не допрашивали в суде! Зачем же вот так любящим родителям приводить человечка в суд, чтобы спросить: какую руку тебе оторвать — правую или левую? Неужели нельзя по-другому? Миша же настоял на суде.
Даже если Сережа останется с отцом… Я говорю себе только одно: это ведь родной отец. Не дядя с улицы. Он любит Сережку. Да, когда стоит вопрос о ребенке, я буду бороться до конца, но если меня хотят шантажом, психологически сломать, этого не будет, я никогда не уйду из спорта. Меня, конечно, выбили из колеи эти процессы с разводом, я полгода не тренировалась, сейчас не могу наладить тренировки, приехала — и процесс за процессом идет. Видит бог, я не хотела никаких разделов и исков, я просто ушла, потому что не могла больше так жить. Сегодня Михаил говорит мне: “Какая ты подлая, ты двадцать лет носила маску, преклоняюсь”. Но просто двадцать лет я подчинялась мужу, и он даже не мог себе представить, что я могу разговаривать без страха. Миша поставил меня в ситуацию экстремального выбора. Главная моя задача теперь — Олимпийские игры. И я хочу их проехать достойно.
— Как бы это цинично ни прозвучало, может, стоило потянуть с разводом до Пекина? Сами говорите, что пустили спорт в личную жизнь.
— Мне Миша говорил, что можно и нужно жить вместе ради ребенка. Но дети растут, можно ходить и искусственно друг другу улыбаться, а они все чувствуют — и это еще хуже. Нет, я ни о чем не жалею. Постараюсь взять себя в руки. Потому что самое страшное позади. Ребенку задали этот чудовищный вопрос, и он вынужден был на него отвечать. Это уже произошло. Я не смирилась, а приняла ситуацию. Теперь нужно полностью собраться и систематизировать тренировки, без пропусков, болезней, без отлучек на тот или иной процесс. Знаете, одно время я даже попрятала все Сережины фотографии, было больно смотреть… Мимо детского магазина проходишь — стресс. Ребенка нет рядом, а на улице играют дети, и когда кто-кто кричит “мама”, мне кажется, что это Сережка. Четвертого июня это произошло и… Я просто знаю, что ребенок меня любит. И этого у него не отнять. И я его не брошу. И буду общаться, и звонить, и приезжать. Если бы я чувствовала, что сын меня отвергает и не хочет видеть действительно, то, может, ситуация сложилась бы по-другому, и я бы уже не боролась ни за что — ни за него, ни за спорт. Я это знаю, а не обманываю сама себя. Бывает, что мы хотим себя обмануть… Но я вижу его глаза, когда он может проявить свои искренние чувства… Ребенок — мой.